Книга Бенджамин Франклин. Биография  - Уолтер Айзексон

Франклин был гениальным человеком, оригинальным, проницательным и изобретательным, способным делать открытия в науке в не меньшей степени, чем усовершенствования в изящных искусствах и технике. Он обладал бескрайним воображением. В нужный момент он умел быть остроумным. Когда находился в хорошем настроении, его чувство юмора было деликатным и приятным. Его сатира могла быть добродушной или едкой, как у Горация или Ювенала, как у Свифта или Рабле — по его усмотрению. Он талантливо владел приемами иронии, аллегории и выдумки, которые мог с необыкновенным мастерством использовать для пропаганды моральных и политических истин. Он был мастером проявления той детской простоты, которую французы называют naivite и которая никогда не перестает очаровывать[622].

К тому времени взгляды Франклина на центральную роль среднего класса в жизни Америки полностью восторжествовали, несмотря на стенания тех, кто видел в этом проявление тенденции к вульгаризации общества. «Усваивая элегантность аристократии и деятельность рабочего класса, люди среднего класса приобретали моральную власть над обществом», — писал историк Гордон Вуд. Так он описывал Америку начала 1800-х годов, но этими словами мог бы описывать и личность Франклина. Репутация Франклина стала еще выше, когда в 1817 году внук Темпл наконец-то издал его письма и дневники. Адамс написал Темплу, что этот сборник «заставил меня заново пережить время пребывания в Пасси», что могло бы быть неоднозначно истолковано теми, кто знал об их вражде в период дипломатической миссии во Франции, если бы не последующее уточнение: «Едва ли есть росчерк его пера, не заслуживающий того, чтобы быть сохраненным». Фрэнсис, лорд Джеффри, основатель Edinburgh Review, превозносил сочинения Франклина за «безыскусственную веселость», за попытку «склонить массы к добродетели» и прежде всего за сосредоточенность на гуманистических ценностях, сформулированных эпохой Просвещения. «Этот самоучка-американец, возможно, является самым рациональным из всех философов. Ни в одном из своих рассуждений он никогда не теряет здравый смысл»[623].

Однако в начале 1800-х годов на смену веку Просвещения пришла литературная эпоха, ценившая романтизм выше рациональности. Одновременно произошел и глубокий пересмотр отношения к Франклину, особенно среди тех, кто, как предполагалось, обладал повышенной чувствительностью. Романтики восхищались не разумом и интеллектом, но сильными эмоциями, субъективной восприимчивостью и воображением. Они превозносили героическое и мистическое, а не терпимость и рациональность. Их высокомерная критика принижала значение Франклина, Вольтера, Свифта и других мыслителей эпохи Просвещения[624].

Великий поэт-романтик Джон Китс был одним из многих, кто критиковал Франклина за его слабую художественную восприимчивость. Он был, как писал Китс брату в 1818 году, «полным смысла и прагматичных максим» и «не возвышенным человеком». Друг Китса и его первый издатель, поэт и редактор Лей Хант, с презрением отзывался о «низких сентенциях» Франклина и утверждал, что тот стоял «во главе тех, кто думает, будто человек живет хлебом единым». Он имел «мало страстей и был лишен воображения», продолжал обвинять Лей, и поощрял человечество «любить богатство», что лишено «высоких позывов» или «сердца и души». Кроме того, шотландский критик Томас Карлайл, влюбленный в романтический героизм, презрительно называл Франклина «отцом всех янки», что, возможно, не столь порочащее его обвинение, как полагал Карлайл[625].

Утонченный вкус американских трансценденталистов, таких как Торо и Эмерсон, страдавших, подобно поэтам-романтикам, аллергией на рационализм и материализм, также побуждал их считать Франклина слишком приземленным. Грубоватые обитатели лесной глуши, относящиеся к среднему классу, по-прежнему с благоговением относились к «Автобиографии» Франклина — это была одна из книг, которые Дэйви Крокет взял с собой в последнее путешествие в Аламо, — но такой рафинированный отшельник, как Торо, не нашел для нее места, отправляясь на Уолденский пруд. Действительно, первая глава Уолденского журнала, посвященная экономике, содержит таблицы и диаграммы, тонко высмеивающие те, которые использовались Франклином. Эдгар Алан По в своем рассказе «Деловой человек» сходным образом подшучивал над Франклином и другими «методичными» людьми при описании возвышения и методов действий его антигероя с подходящим именем Питер Профит.

Имя Франклина упоминается в полуисторическом романе Германа Мелвилла «Израэль Поттер», написанном в 1855 году. В этом произведении он представлен как обладающий неглубоким умом любитель изрекать сентенции. Но Мелвилл, обращаясь к читателю напрямую, извинялся и указывал, что Франклин не был столь одномерной личностью, какой показан в книге. «Стремясь изобразить его здесь с меньшим благоговением, чем принято, рассказчик чувствует себя так, будто воспользовался шерстяными чулками мудреца вместо того, чтобы почтительно обращаться с его прославленной шапкой, которую он когда-то многозначительно надвигал на самые брови». Сам Мелвилл судил о Франклине как об очень многостороннем человеке со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами. «Тщательно анализировавший окружавший мир Франклин мог играть в нем любую роль». Он перечисляет десятки начинаний, в которых Франклин преуспел, и затем добавляет, выражая самую суть критической позиции романтиков: «Франклин был кем угодно, но только не поэтом» (сам Франклин с ним согласился бы. Он писал, что «одобряет занятие стихами тогда и сейчас с целью совершенствования владения языком, но не более того»)[626].

Эмерсон дал сходную неоднозначную оценку. «Франклин был одним из наиболее здравомыслящих людей, когда-либо живших на свете, — писал он своей тетке, — и более полезным, нравственным и безупречным», чем Сократ. Но затем он сокрушался: «Франклин-человек является умеренным, безвредным и экономным гражданином, в нем нет ничего героического». В одном из произведений Натаниэля Готорна некий молодой человек жалуется, что все сентенции Франклина говорят «исключительно о том, как заработать деньги, или о том, как их сохранить». В ответ на это сам Готорн замечает, что в подобных высказываниях имеется определенный смысл, но они «учат людей выполнению лишь малой доли их обязанностей»[627].